- Прости, Рубека… - пробормотал я, подняв её тело и чувствуя, как под руками ходят кости. Её затылок под кожей превратился в кашу. Кровь стекала по локтям и капала на землю. Я отнёс её к воротам, что вели дальше в город, где отдал одному из людей обеспечения. – В ратушу, понял?

- Да, - кивнул он и быстро унёс тело.

Ему было чем заняться, но я решил злоупотребить властью, чтоб потом отдать дань памяти той, кто спасал меня неоднократно от смерти. Рубека заслужила это.

А меня ещё ждал звёздный час.

Надо было абстрагироваться от неприятного чувства скорби и душевной боли от того, что я не увижу её туповатое и заурядное лицо, которое вселяло обычные приятные чувства своим бестолковым, но добрым видом.

К этому моменту мёртвые солдаты уже заняли позиции на рухнувшей башне, перекрывшей проход, держа оборону и не давая взять точку врагу. Попутно этих же врагов расстреливали, забрасывали камнями и даже поджигали, что делали мы и с теми, кто смог пробить ворота и добраться до решётки.

Вылив на них сверху кипящее масло и дождавшись, когда туда заберутся ещё люди, мы просто подожгли его, устроив там филиал ада. Вражеские солдаты кричали, бились, бросались прочь из ловушки, некоторые из которых были объяты пламенем. А мы всё стреляли и стреляли.

Я читал, что для взятия крепости необходимо в три раза больше атакующих солдат, чем обороняющихся. Учитывая технологический прогресс, это надо умножить ещё на два. Плюс труднодоступность, когда они могут штурмовать только с одной стороны, где сконцентрированы все наши силы – ещё на два.

Итого получается как раз в районе сорока тысяч противников.

Сорок тысяч солдат. Человек. Этой мясорубке не видно ни конца ни края.

Ночь медленно опускалась на это место. Мы продолжали сражаться, но уже не так отчаянно, скорее просто чтоб сражение не останавливалось. Еду носили прямо на стены, чтоб защитники могли перекусить не отходя от кассы. Позже Констанция поделила всех солдат на две части – пока одна бодрствует, другая спит, и потом они меняются.

Судя по всему, нападающие делали точно так же: их стало заметно меньше и часть отошла очень далеко в лес, чтоб их не достали наши пушки. Другие продолжали штурмовать нас, гибнуть и убивать.

Потому поле боя пусть и выглядело уже поменьше, но точно не тише. Выстрелы гремели, лязг мечей и брони был доносились отовсюду, крики умирающих и раненых, кричалки для поднятия духа, команды - всё осталось. Но выглядело это как декорации, как бурная деятельность, которая была призвана спрятать реальность – крепость осталась неприступной.

Сейчас, с наступлением темноты, я стоял в подвалах ратуши, где лежало несколько тел. Большинство тел лежали прямо на улице на местах, где их убили, если другие не успели их унести. Но тех, кого унесли, лежали или на улице под падающим снегом, или здесь.

Я склонился над рыжей шевелюрой, которая сразу бросалась своей яркостью в этом тёмном, пропитанном тоской месте. Но здесь было и очень спокойно, что действовало подобно бальзаму на душу. Никакой стрельбы, никаких смертей, лишь те, кто обрёл покой, пусть и не по своей воле.

Я вернул цепочку Рубеке на шею. Сколько помню, она всегда носила её при себе – или на шее, или как браслет, на запястье руки. Видимо подарок семьи, из который мы похитили рыжую. Она ни разу не виделась с ними с того момента, а они так и не узнают, куда пропала их дочь и что с ней случилось.

- Сочувствую, - сказал строгий и спокойный голос за моей спиной, по которому я мог опознать Констанцию.

- Да, спасибо… хотя я не могу сказать, что сильно грущу.

- Тебе плевать?

- Скорее… просто грустно, - пожал я плечами. – Она была со мной с самого начала, постоянно спасала, и вот так окончила свою жизнь. Мне просто грустно и немного больно на душе.

- Но не так, как если бы погиб кто-то более близкий.

- Верно.

Констанция довольно точно описала мои чувства: мне очень жаль Рубеку, но я знаю, что может быть и ещё больнее от утраты, чем сейчас. Просто знать человека, присматривать за ним, жить с ним и так далее, а потом раз, и он гибнет на твоих глазах… Жизнь – жестокая и беспощадная штука, не знающая жалости. Хуже неё могу быть только я, из-за кого и гибнут эти люди.

- Как там дела на стене? – сменил я тему.

- Такой бурной деятельности я ещё не видела. Они особо не атакуют, хотя и не сидят на месте.

- Вынуждают нас действовать в ответ.

- Верно. И это утомляет, - поморщилась она. – Я оставила управление пока на старшего офицера. Если что, нас вызовут. Идём, надо поесть, пока существует такая возможность.

- Не пугай меня своей заботой, Констанция. В последний раз, когда ты была ко мне добра, ты хотела меня изнасиловать.

- Ты до сих пор помнишь тот цветок? – поморщилась Констанция, когда мы начали подниматься наверх.

- А потом ещё и совратила.

- Совратила, - фыркнула она. – Скажешь мне тоже…

- Я был девственником до тебя.

Вот тут она обернулась и внимательно посмотрела на меня, продолжая идти дальше.

- Шутишь? – а потом добавила. – Не шутишь…

- Естественно не шучу. Ты прямо моя первая женщина, гордись собой, - подмигнул я ей. – Была первой у меня.

- Было бы чем гордиться, - поморщилась она.

Сверху царил относительный порядок. Везде суетились люди: таскали продукты, готовили кушать для солдат. Главный зал ратуши превратился в большую кухню, где трудился десяток-другой человек. Здесь же за столом разместились люди (ну почти люди) более-менее высокого ранга, которые с какими-то угрюмыми, недовольными лицами ужинали.

- Ладно, иди тогда хавать, я пока с поместьем свяжусь.

- С той беременной? – недовольно поинтересовалась Констанция.

- Остынь, ты когда-то тоже была беременной. И смотри, какое чудо родилось, - улыбнулся я.

- Жалко только, что мозгами в тебя, - вздохнула она и направилась к обеденному столу.

Ага-ага, мозгами в меня. Вот это уже довольно спорный вопрос, так как я не раз замечал, что наша Фемия тупит под стать своей матери.

Я поднялся на второй этаж, где располагалась комната Эви и Констанции и где, соответственно, стояло зеркало. Их покои находились с обратной стороны от места штурма, так что можно было не волноваться, что сюда закинут что-нибудь катапультой и разнесут наше средство связи.

После нескольких стуков из зеркала ко мне выглянула милашка Кстарн.

- Привет, Кстарн, я к… - начал было я, но едва произнёс несколько слов, как сразу нахмурился, понимая, что что-то неладно. - Что случилось?

Кстарн, которая обычно была спокойной, сейчас пыталась натянуть улыбку, чтоб спрятать своё напряжение. Она была из тех, кто обычно много волнуется и всего боится, но сейчас на её лице был не страх, а именно напряжение, словно что-то сейчас тревожило абсолютно всех. А это как бы говорило, что на домашнем фронте ну пиздец как всё несладко.

- Я… позову госпожу Клирию, - быстро сказала она и скрылась из виду, оставив меня с неприятным чувством предвкушения какого-нибудь говна, которое свалилось на голову.

Через несколько минут сладких и неприятных до боли в жопе ожиданий из зеркала на меня смотрела круглая Клирия, которая практически сразу перешла к делу. Никаких улыбок и ласковых слов, она тут же официальным спокойным, но полным её чёрной ауры голосом принялась отчитываться.

- Мой господин, у нас проблемы.

Блять, естественно, что проблемы, раз ты тут!

- Да я уже это понял по натянутой улыбке Кстарн и тому, что она сразу притащила тебя. Так что случилось, кто сдох, кого убили, что просрали?

- Не убили. Пропали, мой господин. Ваша дочь Фемия и её будущий муж Фиалка.

Часть семьдесят девятая. Матерь жизни.

Глава 410

Констанция.

Она была главной проблемой, которую мне предстояло решить. После того, как сам приду в себя.

Новость о том, что пропала моя дочь… я бы сказал, что не самая приятная.